Короче говоря, я любила Люка, о чем и сказала себе в первую же ночь, которую снова провела с ним. Это было в гостинице, на набережной; он лежал на спине после объятий и разговаривал со мной, прикрыв глаза. Он сказал: «Поцелуй меня». И я приподнялась на локте, чтобы поцеловать его. Но, наклонившись к нему, я вдруг почувствовала какую-то дурноту, бесповоротное убеждение, что это лицо, этот человек– единственное, что у меня есть. И что неизъяснимое наслаждение, ожидание, крывшееся для меня в этих губах, – это и есть наслаждение и ожидание любви. И что я люблю его. Я положила голову ему на плечо, не поцеловав, и тихо застонала от страха.
– Хочешь спать, – сказал он, погладив меня по спине, и негромко засмеялся. – Ты, как маленький зверек, после любви спишь или хочешь пить.
– Я подумала, – сказала я, – что я вас очень люблю.
– Я тоже, – сказал он, потрепав меня по плечу… – Стоило нам не видеться три дня, и ты уже называешь меня на «вы», почему бы это?
– Я вас уважаю, – ответила я. – Уважаю и люблю. Мы вместе засмеялись.
– Нет, правда, – повторила я с увлечением, как будто эта блестящая мысль только что пришла мне в голову, – что бы вы сделали, если бы я полюбила вас всерьез?
– А ты и любишь меня всерьез, – сказал он, снова закрывая глаза.
– Я имею в виду: если бы вы стали мне необходимы, если бы я хотела быть с вами все время?..
– Мне бы стало очень скучно, – сказал он. – И даже не польстило бы.
– И что бы вы мне сказали?
– Я бы сказал тебе: «Доминика… Послушай, Доминика, прости меня».
Я вздохнула. Значит, и он не лишен ужасного рефлекса осмотрительных и совестливых мужчин, которые говорят в таких случаях: «Я тебя предупреждал».
– Заранее вас прощаю, – сказала я.
– Дай мне сигарету, – сказал он лениво, – они с твоей стороны.
Мы молча курили. Я подумала: «Ну вот, я люблю его. Наверно, любить – это всего лишь думать вот так:
«Я люблю его». Всего лишь, но только в этом спасение».